– О чем вы еще разговаривали по дороге?

– Я спросил у Вадима Даниловича, насколько он доверяет словам Абрикосова. Дело в том, что я за время пребывания в должности начальника охраны Вершинина перебросился с Абрикосовым парой фраз, а Вадим Данилович вел с ним задушевные беседы. Он на водохранилище отдыхал, а я – работал.

– Понятно, и что ответил вам Вершинин?

– Как я уже говорил: «Приедем – разберемся».

– Кстати, а когда Вершинин выходил на лодке рыбачить, Абрикосов его сопровождал?

– Нет, он любил рыбачить один.

– И за время поездки вы с Вершининым больше словом не обмолвились?

Друбич ответил медленно, с расстановкой, как будто Турецкий был двухлетним ребенком и он пытался втолковать ему, где право, где лево:

– Нет. Вадим Данилович, как я уже говорил, был сильно взволнован и, как всегда в подобном состоянии, немногословен.

– Хорошо, спасибо, я понял. Значит, Вершинин не высказывал предположений, кто стоит за этой акцией?

– Нет.

– И откуда о ней мог узнать Абрикосов?

– Нет.

– Почему Вершинин избавился от охраны и водителя?

– Он этого не объяснил, но я могу предположить с очень высокой степенью уверенности. Вадим Данилович был человеком очень щепетильным и столь же осторожным. Он не был склонен доверять людям, иногда, на мой взгляд, во вред делу. Но без крайней нужды он никогда свое недоверие не выказывал.

– А что думаете вы лично: откуда Абрикосов мог узнать про заминированный автомобиль?

– Для протокола – ничего.

– Ладно, давайте выйдем покурим. Вы полагаете, кабинет прослушивается? – спросил Турецкий, когда они вышли в коридор.

– Не мне судить. Вызовите специалистов – проверят. Пусть каждый занимается своим делом, – ответил Друбич надменно.

– А судьи кто?! – хмыкнул Турецкий. – Так как там насчет источников, Андрей Викторович?

– Вам известно, что помимо Вадима Даниловича Абрикосов был знаком и с Бутыгиным?

– Нет, – оживился Турецкий, – а Бутыгин и Вершинин когда-нибудь рыбачили вместе?

– Вместе никогда. Но с Абрикосовым – оба.

– Они недолюбливали друг друга?

– Угадали. Особой нежности между ними не наблюдалось.

– Вы не пытались выяснить, встречался Абрикосов с Бутыгиным накануне событий?

Друбич отрицательно качнул головой.

– Почему?

– У меня не было такой возможности. Вы меня понимаете, Александр Борисович?

– А мог он встречаться с кем-нибудь из окружения Бутыгина или, скажем, с его сыном. Кстати, они были знакомы?

– Не знаю, Александр Борисович. Найдете Абрикосова – выясните. Не найдете... – Друбич высокомерно усмехнулся. Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, им овладела новая мысль: снова побелели губы, заходили желваки и зрачки съехались в точки, как будто он взглянул на солнце. – Или вы его разыскали и теперь устраиваете мне тесты на преданность покойному Вадиму Даниловичу?!

– Не кипятитесь, Андрей Викторович, – успокоил его Турецкий, – Абрикосова ищем, хотя шансы на успех, по-моему, минимальны. А про вашу преданность покойному Вадиму Даниловичу я наслышан. Поэтому надеюсь, на два главных вопроса вы ответите без обиняков: собирался ли Вершинин с какой-то целью устроить ложное покушения на самого себя? И кому выгодно распространять подобные слухи? Если хотите, чтобы память о Вадиме Даниловиче осталась незапятнанной, вы просто обязаны мне ответить.

– Вы представления не имеете, Александр Борисович, во что ввязываетесь сами и втягиваете других! Я вам подсказал относительно безопасный путь: найти Абрикосова. Если вы такой камикадзе, поговорите с Бутыгиным.

– Лия Георгиевна, – накинулся Турецкий на Циклаури, вернувшись в кабинет. – Вы информировали Друбича о ходе расследования?! Он в курсе, что мы ищем лодочника, но безрезультатно?!

Она гордо вскинула подбородок и тоже перешла на повышенные тона:

– А в чем, собственно, дело?

– А ни в чем! Вы имеете, вообще, представление о тайне следствия, кто вам позволил докладывать о нашей работе каждому встречному-поперечному?

– Ничего я ему не докладывала, – обиделась Лия. – Да, мы поговорили, когда я приглашала его на допрос, возможно, и об Абрикосове речь шла, не помню, но что он до сих пор не найден... да за кого вы меня принимаете!

– Ладно, простите, сорвался, – буркнул «важняк», сообразив, что именно он сам только что попался в ловушку и разболтал то, что не следовало.

...Турецкий проторчал в прокуратуре до девяти часов, ожидая звонка от Меркулова или даже от генерального лично: при сложившихся обстоятельствах могло произойти что угодно. Сидя в Златогорске, не предугадаешь, какие ветры возобладают в столице. Здание опустело в начале шестого – традиции задерживаться на работе допоздна здесь не существовало. Уже и ночные уборщицы разошлись. Наконец, рассудив, что в Москве давно за полночь и враждующие стороны, по-видимому, решили отложить боевые действия до рассвета, Турецкий отправился в гостиницу.

Телефон в номере разрывался. Он бросился к нему с порога, не скинув ботинки:

– Турецкий! Слушаю!

Но это оказались не Меркулов и не генеральный. Звонила Лемехова:

– Что случилось, Александр Борисович?

– Ничего, – успокоившись, ответил Турецкий, – то есть случилось, конечно! Вы ящик смотрите?

– А! Вот вы о чем. Значит, вы заняты?

– Нет-нет! – поспешил заверить ее Турецкий. – В данный момент совершенно свободен. – Он хотел сказать – до утра, но подумал, что это будет уже чересчур. – Простите, я через пять минут перезвоню.

Он спустился в пустой холл и набрал номер ее мобильного, после всего, что сегодня случилось, его телефон могли поставить на прослушку – запросто.

– Еще раз приношу извинения за испорченный обед, Александр Борисович, по службе хоть не было осложнений? Ваша Лия не вышла из повиновения? Как вы с ней вообще работаете, это же ужас?!

– Ксения Александровна... Давайте не будем об этом.

– Не будем! – согласилась Лемехова. – Но все-таки я чувствую себя виноватой. Вы должны позволить мне загладить вину.

– Ну что вы, честное слово.

– Ладно, Александр Борисович, я уяснила вашу позицию. А вы пригласите даму?

– Приглашу! – без раздумий ответил Турецкий. – Куда?

– Ну не знаю. Нет сил куда-то идти, давайте ящик посмотрим, может, вас покажут.

– Не помню, чтобы меня снимали. Разве что скрытой камерой. Вот что, приглашаю вас на чай! Хотите загладить вину – угощайте! У вас самовар есть?

– Не помню. Что-нибудь придумаю, приезжайте.

Перед гостиницей было многолюдно и многоавтомобильно, обнаружить «хвост», если таковой имелся, – никакой возможности. Турецкий решил потратить тридцатку на конспирацию, в большом деле нельзя экономить на мелочах. Доехал до центрального телеграфа, предъявил удостоверение и вышел через служебный вход. Перебежал через неосвещенный двор, увязая в кучах бытового мусора. Откуда они здесь взялись, одному богу известно, в квартале не было жилых зданий, только главпочтамт и управление железной дороги. Выскочив из подворотни, он пробежал еще полквартала до гастронома, прыгнул в такси и благополучно доехал до новой шикарной двенадцатиэтажки, стоявшей особняком на краю лесопарка. Возле дома Лемеховой было пусто, несколько покупателей в цельностеклянном, похожем на аквариум магазине, и все. На стоянке ни одной машины: к зданию примыкал многоуровневый гараж, выходит, чужих нет. Турецкий успокоился. Объясняться с консьержкой – зверского вида бабулькой – не пришлось, она пропустила его, не сказав ни слова, – видимо, была предупреждена.

– А я уже заждалась вас, Александр Борисович! – Лемехова стояла в дверях, когда он вышел из лифта. – Чай остыл! Самовар так и не нашла, одолжила у соседей.

Квартира Лемеховой не производила выдающегося впечатления, хотя обстановка свидетельствовала о достатке. Было в ней что-то общее с ее рабочим кабинетом, только здесь все выглядело скромнее. Объяснений могло быть два: либо Ксения Александровна равнодушна к домашнему уюту, что в принципе возможно – она целыми днями на работе, либо «Медею» она декорировала по своему вкусу, но не на свои деньги.