Лия мило улыбнулась:

– Будем считать, Александр Борисович, вы его реанимировали. Вопрос позволите?

– Давайте.

– Как вы прозорливо заметили, я могу быть и усердной, и лояльной. Чего именно вы от меня ждете? Иными словами, я хочу понимать конечную цель нашей совместной деятельности.

– У вас остались сомнения по окончании следствия?

– Да.

– Вот и будем считать, Лия Георгиевна, что наша цель их разрешить.

– Допустим. А как насчет ваших сомнений? Вам известно, что-нибудь такое, чего не знаю я? Вы прилетели возмещать ущерб, нанесенный авторитету покойного полпреда нелепыми сплетнями или в Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда России действительно умудрились отыскать в деле какие-то процессуальные нарушения?

Турецкому лукавить не хотелось, поэтому он неопределенно пожал плечами:

– Кофе хотите, Лия Георгиевна?

– Да, спасибо.

– Пока вы знаете об этом деле гораздо больше меня, я имею только самое поверхностное представление. Расскажите, а я послушаю. Все, что считаете заслуживающим внимания, и все, о чем здесь не упоминается, – он похлопал по скоросшивателям, – несущественные подробности, можете опускать, с материалами я ознакомлюсь после.

По крайней мере кофе любит – уже хорошо, прикидывал Турецкий, украдкой разглядывая помощницу, пока она, улыбаясь, прихлебывала зверски крепкий напиток – импровизированный тест на мужественность первой ступени. Не ударилась в объяснения с полоборота, тоже плюс, после перепалки умеет собраться с мыслями. И, увы, судя по всему, девчонка давно уже оперилась, «старшему товарищу» можно расслабиться. Он закурил, откинулся на стуле и блаженно затянулся.

– Откройте окно, Александр Борисович, – тут же попросила Лия. Турецкий благородно встал на сквозняке, старательно выдыхая дым в форточку. – Обвинение против Яковлева, – начала она после паузы, – зиждется на трех столпах: отсутствие одного патрона в магазине его автомата и следы недавнего выстрела в стволе – раз, пулевые отверстия в черепе Вершинина и стеклах «Волги», соответствующие по калибру, направлению, скорости пули, одним словом, баллистика – два и, наконец, признание самого Яковлева – три. Какой из них кажется вам шатким?

– А вам, Лия Георгиевна?

– Мне – никакой. Ну а вам, по-видимому, третий. Ведь Яковлев отказался от своих показаний?

– Вы лично его допрашивали?

– Лично нет, но присутствовала на многих допросах. И заявляю вам, Александр Борисович, совершенно ответственно: ни малейшего давления со стороны следствия на него не оказывалось. Знаете, как с ним носились?! Как в старых советских фильмах. Ни на миллиметр ни от одной процессуальной нормы, следствие ведут знатоки, только не в кино, а в реальной жизни, вот как все и было. Если вы мне не верите, лучше сразу ищите другого помощника.

– Я вам верю, Лия Георгиевна, верю, – поспешил успокоить ее Турецкий, – если бы я никому здесь не верил, предпочел бы работать самостоятельно. Может, я в ваших глазах и старая развалина, но, слава богу, в состоянии не только штаны протирать.

Она засмущалась, и Турецкому это понравилось: значит, не успела еще стать насквозь прожженным циником, жизнь и работа не доконали.

– Я вовсе не это хотела сказать.

Он снисходительно махнул рукой:

– Проехали. Продолжайте, пожалуйста!

– А, собственно, Александр Борисович, это все. Ну почти все. В кулуарах ходили слухи, что администрация президента довольна и ходом следствия, и его результатами. Конечно, погиб президентский полпред, но от несчастного случая никто не застрахован. Вас интересует мое собственное понимание политической стороны проблемы?

– Разумеется, Лия Георгиевна.

– Вы задумывались вот над чем: несущаяся на страшной скорости черная «Волга», не останавливающаяся по требованию вооруженного сотрудника милиции, – это объект социальной ненависти? Внутри Садового кольца шестисотый «мерседес» – средство передвижения, а километрах в двухстах от Кремля, в какой-нибудь деревне, где, кроме грязи по пояс, трех алкашей и двух пенсионерок, ничего нет, то как раз объект социальной ненависти. Игорь Яковлев – простой парень, которому однажды крупно не повезло. Но если постараться и приложить некоторое количество дури, из него можно сделать Робин Гуда. По крайней мере в глазах определенной части населения. А вопрос, торчат ли из этого уголовного дела белые нитки или ослиные уши, давайте отложим до завтра, когда вы ознакомитесь со всеми материалами. Я могу идти?

– До свидания, – сказал «важняк» сухо, – завтра в восемь.

Турецкий просидел над скоросшивателями до позднего вечера, даже стенограмму суда посмотрел. В принципе все выглядело гладко: и заключение баллистической экспертизы, и признательные показания Игоря Яковлева. Все хорошо, только абсолютно все фигуранты дела вели себя в момент убийства, мягко говоря, как-то странно. И Вершинин почему-то ехал без охраны, на обычной «Волге» без спецномеров и пуленепробиваемых стекол. И Друбич, когда понял, что шеф мертв, долго не пытался задержать убийцу. Конечно, он как бы действовал по инструкции: опасаясь, что на дороге была засада, он остановился, только пройдя поворот, по рации вызвал охрану. А потом? Потом он добрых полчаса, грубо говоря, сидел и курил. Да любой нормальный человек на его месте или уж драпал бы до самого водохранилища, или хотя бы попробовал вернуться и не позволить убийце скрыться с места преступления. И Яковлев тоже застрял на обочине – ни вперед, ни назад, как будто ждал, когда его придут и арестуют.

Короче, во все это верится только в предположении, что все участники событий круглые идиоты. Еще этот в дымину пьяный его шурин...

И место, где пуля настигла машину, фактически известно только со слов Друбича. И пуля, как по заказу, утонула в болоте...

Короче, с Друбичем Турецкий решил поговорить в самую последнюю очередь, а если его показания правдивы, этот разговор может и вообще не понадобиться.

5 сентября. А. Б. Турецкий

В семь утра Турецкий с огромным трудом продрал глаза – все-таки трехчасовая разница во времени с Москвой сказывалась. За окном хлестал все тот же холодный дождь, какой-то белесый, возможно с первым снегом. А в Москве-то, поди, тепло, может, даже жарко, птички поют, пацаны в Москве-реке купаются, но главное – там можно еще три часа спокойно спать и ни о чем не думать.

Из душа его вытащил телефонный звонок. Циклаури:

– Александр Борисович, прислать за вами машину?

– Да уж будьте добры.

Хотел добавить: «А лучше сами приезжайте, прямо тут все и обсудим», но передумал, работа есть работа. Хотя вчера вечером он вдруг ощутил некое странное чувство, ностальгию, что ли. Вроде бы и суток не прошло, как сел в самолет, но уже остро скучал по Москве. По родному кабинету с таким уютным диванчиком, по дому, жене, по Славке Грязнову. Неужто старость? На сентиментальность потянуло, вон даже фотографию Ирки с Нинкой на тумбочку у кровати взгромоздил, подперев книгами.

Циклаури ждала его во всеоружии: на столе свежий кофе, чистая пепельница, форточка предусмотрительно открыта, компьютер включен.

– Ну как, решились? Обсудим вопросы, оставшиеся у вас после окончания следствия? – справился «важняк», с наслаждением отпивая первый глоток кофе.

– Нет уж, – фыркнула Лия, – давайте начнем с тех, что возникли у вас.

– Поехали. – Турецкий откатился вместе с креслом под форточку и закурил. – Объясните мне, пожалуйста, популярно, почему Яковлев вышел на дорогу с автоматом? Почему увольнение? ОМОН что, перевели на казарменное положение?

– Перевели. На усиленный вариант несения службы. Дело в том, что за несколько дней до гибели Вершинина по информационным каналам прошли сведения: чеченцы готовят террористические акты сразу в нескольких городах в центре России...

– Но как раз в Златогорске ничего и не произошло?

– Как раз произошло, – съязвила Циклаури. – Прямо на центральной площади, рядом со зданием обладминистрации, обнаружили машину, начиненную взрывчаткой. Кто знает, сколько людей могло погибнуть, но, слава богу, вовремя обнаружили.