Он с удивлением отметил, что идея ехать на такси, естественная как надобность, возымела на капитана неожиданно сильное воздействие и заставила пересмотреть свое отношение к простому пенсионеру и его просьбе. Видимо, в представлении Карамзина настоящий «простой» пенсионер ни при каких обстоятельствах не может потратиться на такси, даже если от этого зависит его жизнь.
– Ну хорошо, съездим, – согласился капитан, – только сначала зайдем ко мне.
Никуда он, конечно, не спешит, подумал Николай Иванович, шагая следом за капитаном, не хотел связываться – другой разговор. Капитан переоделся в камуфляж и ботинки с высокой шнуровкой. Подозревает, что уговорю его пройтись по обочине, где грязи по колено, хмыкнул про себя Яковлев. Ну-ну, может, и стоит... Он осмотрел холостяцкую квартиру Карамзина, во многом напоминающую его собственную, и его начала терзать нехорошая мыслишка, отдававшая где-то в спине вполне осязаемым неприятным холодком. Капитан, судя по всему, человек принципов. Трудно рассчитывать на его полную откровенность, даже бессмысленно. Лишними вопросами можно только погубить дело. Если он пообещал рассказать, как все было, значит, так и сделает, ничего не приврет и не утаит. Но если было что-то подозрительное, не имеющее непосредственного отношения к происшествию, капитан, конечно, не проболтается. И выходит, он, Яковлев, сыскарь с тридцатилетним стажем, вместо того чтобы найти какую-нибудь зацепку, дать Игорю шанс, сам вколачивает еще один гвоздь в крышку его гроба. Не зацепку он нашел, а надежного свидетеля, который подтвердит вину Игоря, пусть только в его, Николая Ивановича, глазах...
Он обругал себя чуть слышно и, запретив себе думать об этом, еще раз осмотрел комнату.
– А пистолет наградной можно посмотреть? – спросил он для поддержания разговора.
– Пожалуйста.
Карамзин достал из сейфа обычный ТТ. На ручке было выгравировано: «За храбрость и образцовое исполнение служебного долга». Николай Иванович повертел его в руках и молча вернул капитану.
Перед тем как выехать, они выпили по бутылочке пива, тоже практически молча, Яковлев не пытался форсировать разговор, знал по себе: людей, не склонных обсуждать с каждым встречным и поперечным мировые проблемы, нельзя расположить к себе досужими разговорами. А обсуждать было нечего, на месте все и выяснится.
Карамзин оправдал его худшие предположения. Николай Иванович всю дорогу заставлял себя не думать о том, что скажет капитан, но что толку: думай не думай, нельзя усилием воли повлиять на факты. Карамзин повторил все, что Игорь рассказал этому Гордееву, только что с чувством, с толком, с расстановкой. Все соответствовало нарисованному Игорем плану.
8 сентября. А. Б. Турецкий
На этот раз Турецкий добрался до водохранилища без приключений. Встреченные им на дороге местные рыбаки объяснили, что здешние буржуи обычно развлекаются на базе отдыха «Заря», куда «важняк» и направился.
Двухэтажный домик начальства был пуст, и вообще, на территории базы было совершенно безлюдно, если не считать одинокой девушки с бутылочкой пива в беседке.
– А где все? – спросил Турецкий.
Она неопределенно махнула рукой в сторону воды:
– Закрывают сезон.
«Важняк» действительно разглядел метрах в двухстах от берега две забитые до отказа лодки. Там играла музыка, молодежь танцевала и зажималась, рискуя в любой момент вывалиться в холодную воду.
– А вы почему не с ними? – Вид девушки не позволял даже предположить, что она из местной обслуги: белые брючки, ботинки на шпильках, топик до пупка и девственно белый коротенький полушубок.
– Да так, мелкие неприятности. – Она посмотрела на Турецкого печальными глазами бассета и представилась, жестом предлагая «важняку» пиво: – Тая. Устраивайтесь, они через полчасика приплывут.
Турецкий чинно уселся рядом на узкую лавку, взял пиво и предложил девушке сигарету. Самую обычную «Мальборо», но она взялась разглядывать пачку со всех сторон, как будто видела такую впервые.
– Крепкие? – спросила она.
– Да не очень.
– Тогда я лучше буду свои. – Она вынула из кармана засаленную пачку «Mо» и, подумав, протянула Турецкому.
Он решил, что было бы нелюбезно отказываться, хотя сигарета была слишком уж слабо набита и имела легкий привкус сена, впрочем довольно приятный.
– Хорошие, правда? Мне их достает один приятель, ему я тоже сказала о своих неприятностях, и он отдал мне блок всего за полцены.
Турецкому было странно все это слышать, как будто «Мо» нельзя купить в любом ларьке, но полчаса надо было чем-то занять (не гоняться же, в самом деле, за Бутыгиным-младшим на лодке), и он осторожно поинтересовался:
– Неприятности серьезные?
– Мой парень хочет меня бросить. Ублюдок. Думает, что все можно сделать за бабки, а я ему сказала, что мне его вонючие подачки не нужны и чтобы он подтерся своими деньгами. Как по-вашему, я права? Хотите еще сигаретку?
– Спасибо, они приятные на вкус, но что-то уж очень мягкие.
– А вы забавный, хоть и старенький, – фыркнула она и закашлялась дымом. – Люблю забавных.
Турецкий не обиделся, ему было легко и хорошо, он чувствовал себя гораздо бодрее, чем накануне, акклиматизация, что ли, прошла? И все вокруг вдруг показалось ему замечательно прекрасным: и могучие сосны, и широкое зеркало водохранилища, подернутое у берега ряской, и даже чахлая травка была по-своему красива, и девушка, которую захотелось от чего-то защитить.
Тая вдруг схватила его за рукав и развернула к себе:
– А хотите моему парню позировать? Он скульптор. Он делает совершенно удивительные вещи. Однажды он вылепил телевизор, а потом вырубил его из мрамора. Это искусство техноструктуры. А я ему позировала для «Орбита». Это было обалденно – стоять там нагишом и видеть, как из тебя получается мятная подушечка! Даже на ощупь мягкая. Сейчас он ищет натурщика для биппера. Такого старенького, грустного, но забавного. Он говорит... – Она сморщила носик, собрала складки на лбу и пробасила, срываясь на кашель: – «Раз мы живем в век компьютеров, значит, в искусстве нет места всякому дерьму: сраным пейзажам, голым бабам с веслами и голым качкам с куцыми античными пенисами!» А еще он хочет вырубить крест. Огромный, – она раскинула руки в стороны, выпятив не слишком развитый бюст, и дико хихикнула, – без этого... гимнаста, с острыми-преострыми краями; если бы он был архитектором, построил бы город в форме креста и обнес сплошной высоченной стеной, чтобы никакой придурок не смог нарушить идеальную форму, кстати, а как вас зовут?
– Александр.
– Хорошее имя, люблю Дюма. А моего парня зовут Иннокентий. Дурка, правда? – Она засмеялась. – Мы все зовем его Инк. А если вас тоже сократить, получится Алк, нравится?
– Нет. Похоже на алконавт. А почему Иннокентий не Кеша?
– Потому что скучно и не звучит. Представляете, Дульцинею звать Дусей или Дулей?! – Она снова засмеялась, и Турецкий за ней.
– Так что с вами все-таки стряслось? – Каким-то задним умом «важняк» понимал, что Иннокентий – это, наверное, сын Бутыгина, что неприятности эти могут оказаться имеющими отношение к тому случаю с лодкой, что даже если нет, Тая просто хороший источник, у которого можно все ненавязчиво выведать. Но мысли как-то противно путались, и хотелось на самом деле уйти в разнос, прыгнуть в лодку и уплыть к остальным танцевать.
– Эта гадская таблетка не подействовала. И у меня задержка уже десять дней. А Инк разозлился и сказал, что надо делать аборт, что он даст денег сколько нужно. Тут я его и послала, не хочу, чтобы во мне копались всякие грязными лапами. Я хочу, чтобы все естественно, я уже пижму пила и имбирь, говорят, помогает, в баню ходила, в парилку. И еще говорят, все проходит, если оргазм, это правда, как думаете?
– Я вообще-то полнейший профан... – почему-то ужасно смутился Турецкий.
– А Инк талдычит, что я сама виновата, что он теперь меня бросит, что таблетка не могла не подействовать, что я ее просто не выпила. Мы тогда тоже курили травку...